Стеклянный мёд (глава четырнадцатая)

Глава четырнадцатая,

из которой мы узнаём  нечто неожиданное об исчезнувшем помощнике волшебника, а также  проникаем в тайну Пьера Наваля.

В маленькой темной комнатке  пахло пылью и сушеными травами. Единственное крошечное оконце располагалось на покатой крыше и значительной роли в освещении комнаты не играло. Несколько полок, (повешенных) приколоченных  вдоль стен рукой, едва  знакомой с молотком, опасно кренились, рискуя обрушить на голову сгорбившегося над столом человека пару,- другую десятков увесистых книг в потрепанных кожаных переплетах. Человек что-то усердно строчил на тетрадном листе,. Заглядывать через плечо пишущему человеку невежливо, поэтому мы продолжим обзор комнаты. Кроме стула, на котором в данный момент сидел хозяин комнаты и уже упомянутого стола, в жилище обитал пожилой табурет, используемый вместо прикроватного столика, кровать и вешалка – особа капризная и склонная к обморокам от соприкосновения с одеждой.
        Лучше всего обстановку комнаты можно было охарактеризовать словами «тщательно подобрана». Например, табурет с растопыренными ревматичными ножками был подобран после переезда в город соседей из дома напротив. Табурет  и кое-какая пришедшая в негодность утварь, типа треснувших цветочных горшков, остались одни доживать свой век в заброшенной покосившейся хибаре. Имея острую нужду в прикроватном столике, но не имея средств на его приобретение, наш герой дал кров почтенному табурету, немедленно завалив его тетрадями и книгами.  Примерно таким же путем в скромное обиталище попали полки, стул и кровать. Стол изначально находился в комнате и выглядел так, словно был неотъемлемой ее частью, как, скажем, нога или рука у человека.   Единственным предметом интерьера, появившимся в комнатке помимо воли ее хозяина, была вешалка. Ее он получил в благодарность от жившей в соседней деревушке старушенции за то, что вылечил ее корову от несварения желудка.  Счастливая выздоровлением рогатой кормилицы (бабулька) пожилая дама  притащила как-то поутру этот рогатый предмет интерьера и со словами благодарности вместо положенных в подобных случаях трех руманов вручила благодетелю. Вешалка обладала странным норовом: будучи пустой, она сохраняла стойкость и уравновешенность. Стоило какому-либо из предметов гардероба повиснуть на одном из ее рогов, как она тут же падала. Причем странность  заключалась еще и в том, что вне зависимости от того, на какой из рогов повешена одежда, вешалка падала назад. Заинтересованный необычной природой падений новый владелец вешалки посвятил два дня  изучению этого феномена. Ряд экспериментов, проведенных с неустойчивым предметом мебели , поставили его в тупик: не помогало даже привязывание или заклинание  прочности, с веревкой и без нее . В конечном итоге, не имея достаточно свободного времени, ,  он сдался и теперь использовал вешалку для подпирания двери на ночь. Зачем? Во-первых, замка на входной двери его жилища не было. А во-вторых, как ни крути, живя в Глухомании, предпринимать кое-какие меры предосторожности не помешает даже волшебнику. А пишущий послание за старым, изъеденным древоточцами столом человек был именно волшебником. Об  этом знал каждый из техкто спозаранку  уже стоял у него под дверью с просьбами, жалобами, проблемками и иногда даже с деньгами. Об этом знали все, чьи семьи из поколение в поколение жили в Глухомании и, помимо соблюдения формальностей в отношение светской власти, считались с авторитетом местного волшебника.  Об этом знали все, до кого доходили слухи о том, что глухоманийский волшебник, в отличие от большинства удалившихся на покой, но не сложивших с себя полномочий ветхих старцев, творит чудеса, а не только ежегодно получает подарки в День Чудотворца.

         Местного волшебника звали Пьер Наваль. Так его звали уже семь или восемь поколений глухоманийцев. Приколоченный прямо на двери пожелтевший от времени  лист бумаги удостоверял полномочия Пьера Наваля, как волшебника Глухомании. Лист содержал слово «Лицензия» и оттиск Печати Совета Высшего Знания и видимо поэтому иногда, когда волшебник отсутствовал дома, лист и сам  мог  исполнять наиболее простенькие желания просителей. 

         Многие из тех, кому доводилось обращаться к услугам волшебника, удивлялись, что Лицензия была выдана около восьмидесяти лет назад, а волшебнику на вид нельзя было дать никак больше тридцати пяти лет. А впрочем, любопытствующие любые странности объясняли традиционно: на то он и волшебник, чтобы творить чудеса.

         Справедливости ради надо заметить, что в нынешнем утлом жилище волшебник жил и трудился последние лет пятнадцать. До переезда Пьер Наваль практиковал в Дартмуре - столице Глухомании, где у него был обширный замок, полученный в распоряжение вместе с Лицензией. Так говорит молва. А молва, даже ошибочная(неверная),  отличается завидной живучестью.

Что именно послужило причиной перемены места жительства волшебника, сказать трудно. И совершенно невозможно понять, куда с его переездом подевался замок о четырех башнях и могучей крепостной стеной.

         Закончив писать, Пьер Наваль сложил лист особым образом, повторяющим силуэт какой-то птицы. Затем резким движением подбросил бумажную фигурку вверх и послал второй рукой ей в след огненный всполох. Бумага вспыхнула и моментально сгорела. Из затухающего пламени  вдруг взвилась птица, широко взмахнув крылами , свитыми из странных знаков и завитушек, и выпорхнула в приоткрытое окно.(силуэт не может ни осыпаться, ни взмахнуть крыльями, он может только показаться)

         - Сделано, - ровным голосом произнес волшебник.

         Обессилено опершись о край стола, он выпрямился во весь рост. С минуту смотрел в окно, куда недавно выпорхнул странный птицеобраз, унося на своих крыльях великую тайну. Волшебник собрал разбросанные по столу черновики и методично изорвал их на мелкие кусочки, после чего половину из них сжег. Со второй половиной он поступил более чем странно- вышел на полночную улицу и, прошептав несколько свистящих слов, бросил мелкие, как конфетти обрывки в лицо невесть откуда взявшемуся ветру. Оскорбленный подобным поведением ветер  подхватил обрывки и унес их в сторону моря, не забыв попутно ступать волосы волшебника.

         Вернувшись в комнату, волшебник , не раздеваясь, лег на кровать и почти мгновенно уснул.   

        

***

Утро следующего дня нежданно удвоившийся состав обитателей дома, окруженного яблоневым садом,  встречал в бодром расположении духа. Матушка Плющ сидела в кресле, которое Сахлис совместно с Ксаверием подкатили к окну, и наблюдала за тем, как ее помощник сноровисто делает грядку для укропа. Ксаверий примостился невдалеке от орудовавшего миниатюрной лопаткой Сахлиса и о чем-то увлеченно мурчал. Матушка держала в руках вязание, которое обычно раньше ноябрьских заморозков не доставала – уж столько дел в саду бывало. Мышка перебирала гречневую крупу, отбракованные зернышки  аккуратно складывала в кучку, чтобы затем отнести их в свою норку. Погостить у такой приятной женщины, как Петуния Плющ, приятно, но ведь и о себе забывать негоже.

Матушка, так и не обзаведшаяся семьей, пребывала в ранее неизвестном для себя состоянии. Мать семейства, никак не меньше. Она разулыбалась и представила себе обед за овальным столом.

- Мышка, - позвала матушка, - как твои успехи с гречкой?

- Заканчиваю.

- Прекрасно, тогда мне пора собирать на стол, - матушка приподнялась из кресла, опираясь как на клюку на черенок от мотыги, аккуратно обмотанный для удобства полотенцем. – Ты умеешь играть в лото?

Мышка растерялась, она знала, что люди иногда придумывают разные штуки, например: мышеловки, однако играть с подобными вещами Мышке не приходило в голову.

- Н-нет,- неуверенно протянула она. – Даже не знаю, пристойно ли мне – представительнице древнего семейства Мышек участвовать в подобных мероприятиях.

- Отчего ж непристойно? - отозвалась матушка, доставая из буфета четвертую чашку. – Даже дети играют в лото.

Мышке нередко доводилось наблюдать у ручья человеческих детей, она сделала на их счет определенные выводы, поэтому репутация лото все еще  оставалась для нее под сомнением. 

Матушка критически осмотрела четвертую чашку и мысленно сопоставила ее размер с величиной Мышки.

- Мышка, ты чай-то пьешь?

-Да, - все  еще продолжая взвешивать все «за» и «против», ответила Мышка.

- Тогда уж, будь добра, сбегай в сарай и принеси хорошую прочную полую соломинку.

***

Стол к завтраку был накрыт на четверых.  Нарядная супница благоухала ароматом горячей гречневой каши. Хрустальные розеточки манили нежными оттенками чего-то янтарно-персикового и золотистого с зеленоватыми округлыми вкраплениями - абрикосовое варенье и желе из алычи с застывшими в нем целыми ягодами крыжовника вскружили голову впечатлительной Мышке. Нежные гренки походили на аккуратные квадратики в карамельных кружевах. Лица, сидевших за столом и на столе, излучали умиротворение и довольство. Мышка потягивала чай с молоком через соломинку, а Сахлис, только что прикончивший пятый гренок, поглаживал округлившийся живот и лениво позевывал. Даже Ксаверий, лакавший из блюдца молоко, был благодушен и молчалив.

- А не сыграть ли нам в лото? – бодро предложила матушка.

- Непременно! – подхватил идею Сахлис и дремотно прикрыл глаза.

- Сахлис, душенька, будь бодр, - попросила матушка, не обращая внимания на то, что он уже задремывал,- принеси из нижнего ящика комода  коробку с карточками и мешочком для бочонков. А я тут пока на столе приберусь.

Сахлис повиновался. Вернувшись к столу и сняв крышку с коробки, Сахлис озадаченно рассматривал ее содержимое.

- Матушка, но тут нет бочонков, только бумага и какие-то безделушки.

- Это не та коробка, оставь ее, - разволновалась матушка. – Возьми ту, что поменьше и неси сюда.

- А это что за коробка? – Ксаверий удивленно приподнял одну бровь, - Никогда ее раньше не видел.

- Так, ничего не значащие документы – счета, квитанции...

- Это из  какой же конторы тебе гербарии присылали? – заглядывая в коробку, спросил кот.

- Ну какая тебе разница? – по всему было видно, что матушка растеряна.

- А и правда – никакой, - согласился кот. – Можно выкинуть этот мусор?

Матушка обессилено опустилась в кресло и протянула руку в сторону коробки.

- Дай-ка ее сюда.  Тебе лишь бы выбросить. Тут храниться память о том, что происходило, когда твоя прабабушка, - матушка посмотрела на кота поверх  очков,- еще была котенком.

- Ой, как я люблю семейные предания, - восторженно пискнула Мышка, незаметно макая хвост в абрикосовое варенье, чтобы потом облизать его.

Никто не хотел признаваться, что сытый желудок взял верх над ним, и теперь единственным желанием была не игра в лото, а легкое дремотное полузабытье. Вот отчего восторг Мышки повлек  бурную поддержку и просьбы рассказать о тайнах памятной коробки.

Матушка сняла очки и дальнозорким взглядом уставилась в приоткрытое по случаю теплого дня окно.

- Что же вам рассказать? – начала она, - Давным-давно в большом промышленном городе жил мальчик. Отцу мальчика удалось подзаработать достаточно денег, чтобы открыть свое дело. Когда мальчику исполнилось лет восемь, отец стал брать его с собой в мастерскую, чтобы приучать к плотницкому ремеслу. Но мальчик не хотел становиться плотником. Он мечтал стать волшебником. Поэтому, когда мачеха родила его отцу дочь, мальчик удрал из дома и прибился к одному волшебнику учеником. Но ничего путного из этого, как я понимаю, не вышло. Этот мальчик – мой родной племянник. А это, - матушка опустила руку в коробку и погладила бумаги, - его письма ко мне. Но уже почти двадцать лет эта коробка не пополнялась.

- Какая печальная история, - вздохнула Мышка, единственная, кто не задремал под матушкин рассказ. – Выходит, что ты ничегошеньки не знаешь о том, что с ним сейчас?

- Ничегошеньки, - эхом отозвалась матушка. – Я даже не знаю, жив ли он.

Мышка смахнула набежавшую слезу (все-таки некоторые мыши необычайно сентиментальны) и еще раз украдкой обмакнула хвост теперь уже в крыжовенное варенье.

Матушка продолжала смотреть в сторону окна, но из-за слез  ничего не видела. Однако ей показалось, что из  круга оконного света в гостиную впорхнул какой-то темный силуэт. Матушка быстро вытерла глаза и дрожащей рукой водрузила на нос очки. Она бы могла поклясться, что за секунду до того, как сверху полетели странные фигурные карточки, ее взгляд уловил под потолком полет полупрозрачной птицы.  Карточки, падавшее с глухим картонным звуком на стол, ковер и железный поднос перед камином, прогнали дрему, засидевшуюся за столом.  Ксаверий и Сахлис, выпучив глаза, смотрели на необычный листопад, Мышка же от волнения принялась  грызть гренок, вдвое превосходивший размерами ее саму.

- Что это?- наконец подал голос Ксаверий.

- Не знаю, мы разговаривали о том, о сем, и тут … - матушка осеклась, не зная, говорить ли о птице, - и тут, откуда ни возьмись, вот это все посыпалось с потолка.

- Странно, - Сахлис внимательно осмотрел потолок,- ни трещин, ни дыр не наблюдается.

- Я бы попросила! Дом строил еще мой дед, а в те времена дома строили на века. Раньше и мансардная часть была жилая: семьи-то человек до десяти насчитывали. На верхнем этаже жили те, кто помоложе, старикам не по силам лазать вверх-вниз. Зато в моей комнате, примерно в том месте, где стоит диван, - матушка показала на потолке примерную локализацию, - до сих пор стоит пианино. правда, я уже лет пятьдесят к нему не подходила. Так что никаких трещин и дырок в потолке быть не может.

- Какая-то абракадабра, - покрутив так и эдак упавшую рядом с ним карточку, констатировал Ксаверий.

- На познавательное лото похоже, - сказала матушка. – Ну-ка соберите-ка остальные карточки.

Через десять минут на столе перед матушкой лежала горка карточек с фигурно-неровными краями. Каждая карточка с одной стороны была испещрена странными крючочками-завиточками, с другой стороны ее рисунок походил на рисунок перьев самой обыкновенной сойки.

- Что теперь? – спросил Ксаверий.

- Будем собирать пазлы, - радостно сообщила матушка. -  Надо же, как все хорошо обернулось: только мы задумали поиграть в лото, как тут же новая игра сама собой свалилась нам на головы.

***

Рассвет не застал волшебника дома. Он проснулся, как только луна обошла его скромный дом сбоку и прежде, чем уступить очередь рассвету, с сомнением и жалостью смотрела на убогую дверь с приколоченной на ней Лицензией. Волшебник рывком встал с кровати и одним движением сдернул с окна странную прозрачную завесу, похожую на сетку от комаров. Со стороны она выглядела именно как сетка от комаров с одним лишь отличием- она была сплошь покрыта такими дырками, что комары, даже держа друг друга за лапки компаниями по пять-шесть особей, могли без особых затруднений, не прицеливаясь, пролететь в любую из дыр.   Если посмотреть на нее из комнаты, то становилось понятно, что сеть непроницаема не только для крылатых кровососов, но и для постороннего глаза, а дырки, и даже часть комнаты, видимые снаружи, не более чем аккуратно исполненный обман зрения.

Волшебник спрятал сетку в рукав длинного черного плаща, в котором проспал, не раздеваясь, эту ночь, сорвал с одного из гвоздей пучок какой-то травы и вышел из дома. Дремавшая на ветке сосны перед домом сорока, приоткрыла желтый глаз и проводила взглядом долговязую фигуру, бодро вышагивающую по подмерзшей за ночь  дороге в сторону Дартмура. Когда фигура в развивающемся плаще скрылась за поворотом, сорока громко застрекотала, и через мгновение из лесной чащи, через которую пролегала дорога в Дартмур, отозвались еще несколько стрекочущих голосов.

Волшебник шел быстро, не обращая внимание на несколько прицепившихся репьев, любителей путешествовать таким образом.  Он шел, что-то напевая себе под нос. На вид ему действительно нельзя было дать  больше тридцати пяти лет; он был высокий и скорее жилистый, чем тощий. Длинные каштановые волосы, собранные   в хвост, не закрывали лица.  Это делали густая короткая борода в союзе с усами. Догадаться, что идущий в столь ранний час по проселочной дороге человек и есть глухоманийский волшебник, было затруднительно. Он не носил полагающейся ему по статусу остроконечной шляпы. Никто и никогда не видел в его руках волшебного посоха или какого-нибудь иного магического атрибута. Он не воздевал зловеще в трагические моменты  руки, и не смотрел надменным взглядом из-под кустистых, сросшихся на переносице бровей. Даже его одеяние было обычным дорожным плащом, а не расшитой диковинными магическими символами мантией. Скорее он походил на учителя живописи, который, собираясь  сделать набросок-другой на пленере,  по рассеянности  забыл дома мольберт, этюдник и все остальное, и вот сейчас с решительным видом возвращается за ними домой.   

Он и впрямь любил рисовать, но в основном  всевозможные растения, снабжая рисунки непонятными надписями на одним из мертвых языков. Рисунки подшивались  в большой альбом, где уже скопилось множество изображений растений и их описаний.

На опушке за лесом, куда только что выбрался волшебник, стояла понурая лошадь, впряженная в телегу, на которой высилась гора капустных кочанов. Подойдя к телеге ближе, волшебник услышал за спиной треск ломающихся веток и запыхавшийся голос:

- А, ваше всемогущество!  А я со стороны и не признал вас, - хлипкого вида мужичок на ходу застегивал штаны. – Куда ж в такую рань?

- Делам нет разницы - который час на дворе, они требуют моего участия, а мне остается лишь повиноваться.

- Надо же, а я думал, что у волшебников дела начинаются и заканчиваются по их желанию, . Захотел – остановил время, захотел – повернул его вспять,  - мужичок предпринял попытку разговорить молодого человека.

- Так поступают только злые и недальновидные волшебники, которым не мешало бы запретить  заниматься чудотворной практикой.

- Куда ж в этот раз тебя  позвали дела?- полюбопытсвовал мужичок, без долгих раздумий переходя на «ты».

 - В Дартмур, - отрезал не склонный к длинным речам волшебник.

- Вот и славно. Мы тоже в Дартмур. Там сегодня большая ярмарка. Садись, вдвоем оно – дорога короче вдвое выходит,  -  мужичок похлопал по более-менее свободному краю телеги.

- Вот видишь, господин Баркли, ты уже начал постигать основы чудотворной науки.

- Я? Когда? – не поверил услышанному мужичок.

- Ты сам заметил, что в компании дорога вроде как укорачивается. На самом деле временной поток, в который мы с тобой сейчас погружаемся, поделится на двоих, а стало быть, пролетит время вдвое быстрее.  Но это лишь при условии, что речевой поток будет полностью покрывать поток времени.

- Мудрено вы говорите, господин Пьер. Какие-то потоки. А ведь никаких потоков нет, едем мы по хорошо промерзшей дороге. Вот кабы ливень, то поток с неба тут же перекрыл поток мутной воды в колее.

- Ты мне лучше расскажи, какие новости в мире. А то я в своем захолустье совсем от мира отвык. Сейчас в приличный дом войду, да какую-нибудь несуразность брякну, и разговор поддержать не сумею.

- Да какие новости-то? Про Бабье Лето и в вашей Гиблой Гати, поди, известно. Осень-то загуляла нешто в этом годе. Говорят еще, что в Дартмуре кого-то из мелких народцев чего-то лишать хотят. Аль наоборот в большой мир их вновь запускать. Не иначе – бабьи выдумки это все, – мужичок крякнул и махнул рукой.   - Откуда ветер подует, оттуда и душком потянет.

- Хорошая у тебя капуста, господин Баркли, - похлопывая по капустной голове, похвалил Пьер.

- Да уж, - неопределенно кивнул мужичок, размышляя о чем-то своем.

- Как вам соседствуется с Мокрелией, не суетные они?

- Мокрелия? Нет, ничего, смирные. Молчаливые, как воды в рот набрали. Я вот что хотел спросить, - спина мужичка напряглась, словно он собирался прыгнуть на круп трусящей перед телегой лошади.  -  – У нас разговоры пошли о том, что сны стали бесцветными и тяжелыми, как летнее марево. Сначала я не верил. Но детишки стали среди ночи прибегать, проситься в нашу кровать. Я-то, ясное дело, их гнал по началу. Но жена пускала. Это бы и ничего, если б не часто. Вы же знаете, господин Пьер, у меня четверо детей. А когда они вшестером в одной постели - какой сон может быть? Пришлось мне по теплу перебраться в сенник. С детских лет люблю спать на сене., Травный дух слаще колыбельной. И двое старших сыновей со мной ушли. Там  и места много, и воздух свежий, и спишь как на перине. А вот сон не вернулся. Вроде  бы глаза закрываешь, проваливаешься в забытье, а утром встаешь – ни радости, ни бодрости. С чего бы это, а?

- Не знаю, господин Баркли, не знаю… Могу лишь сказать, что сам по такому же случаю в Дартмур вызван. Вот тебе, - он отщипнул треть от связки сушеных трав, прихваченных со стены,  и протянул хозяину телеги, - растолчешь в каменной ступке каменным же пестиком и перед сном будешь щепотку порошка подсыпать в дымный фонарь, что вешаешь от комаров. Должно помочь на первых порах.

- Спасибо, господин Пьер. Уж и не знаю, как  благодарить, - взволнованно зачастил возница.

- Считай, что это моя плата за проезд, - улыбнулся волшебник.

Городская стена, маячившая впереди последние двадцать минут разговора, приблизилась настолько, что можно было прочитать слова на нарядных вывесках - .- Дартмур приветствовал гостей. 

***

Ректор Чудесной Академии Волшебного Ремесла,  гроссмейстер Трюфэльд, был практикующим волшебником. Однако в виду того, что он возглавлял главное магическое учебное заведение Восточного континента, его профессиональная деятельность не была привязана к какой-то конкретной территории.  До того, как около восьмидесяти лет назад Ученым Советом ЧАВР на него была возложена почетная миссия, он был главным магом Империи. Многим сторонникам императорской власти в этом виделась главная причина внезапного падения Империи. Если бы они не опасались быть обращенными в песок речной, то громогласно обвинили бы Трюфэльда в преступном попустительстве козням врагов последнего представителя династии Великих Руманов императора Максимилиана. Впрочем, обвинения были бы голословными и беспочвенными. Трюфэльд, являвшийся наставником Максимилиана, сам был немало опечален его внезапным загадочным исчезновением. Но времени предаваться печали у приступившего к делам ректора ЧАВР не было. Внезапно прекратившая существование Империя рассыпалась, словно бисер с порвавшейся нитки, на несколько  недовольных друг другом государств. В виду строжайшего запрета, положенного в основу магической деятельности самим Милором Адони на вмешательство в дела власти, как-то повлиять на стремительно развивающиеся политические события Трюфельд  не мог.  Самое большое, на что он отважился – назначил в каждое самостоятельное государство (до вчерашнего дня еще бывшее частью единой Империи) магистра магии, подотчетного Совету Высшего Знания.
 Таким образом, магистр Пелазор внезапно для себя оказался во Всеславии, магистр Дордан – в Мальвинии, магистр Выспалс – в Бургвилии и так далее, так далее, так далее… В виду того, что осколков образовалось немало, а практикующих магистров (по указанным ранее причинам) к моменту распределения территорий оставалось и того меньше,. В ряд отдаленных государств пришлось даже назначить желторотых выпускников Академии. Таким образом, Глухомания обрела персонального волшебника в лице Пьера Наваля. Магистры обязаны были ненавязчиво оказывать посильное содействие в урегулировании проблемотвыкших за пятивековой период от самостоятельности народов. Так как волшебники наотрез отказывались наколдовывать просителям несметные сокровища, создавать непобедимое оружие и содействовать во внутриполитической борьбе за  престолы и посты в министерствах, то очень скоро к ним стали обращаться лишь по бытовым нуждам.

Но вернемся к гроссмейстеру Трюфэльду.  В последние дни он плохо спал. Вместо привычных одиннадцати часов его сон длился не более получаса. Это обстоятельство вызывало тревогу престарелого мага. Сначала он грешил на плотные ужины, пошел на радикальные изменения диеты и  на умеренные физические нагрузки – стал гулять вокруг своего рабочего стола и перед сном выходить на минуту-другую на балкон. После того, как предпринятые меры не дали ожидаемого результата, ректор посетил врачебный консилиум, установивший, что для своих 163 лет магистр Трюфэльд «еще ого-го!». И причину бессонниц  пришлось искать вовне.

Ректор возлагал большие надежды на результаты исследования залежей Архива Академии, порученного аспирантам магистра Ла Боратора. До окончания отведенного на исследование времени оставалось менее суток, когда на пороге кабинета ректора возник магистр Пелазор в крайне взвинченном состоянии.      

- Гроссмейстер, - начал с порога визитер, - у нас ЧП!

- В чем дело, друг мой? – ректору еще ни разу не доводилось видеть  своего коллегу и бывшего однокурсника таким взволнованным.

- Копия ключа! Копия ключа передана в руки коротышки - ну того самого, чье имя в целях конспирации мы временно не называем.

- Ключа? – глаза ректора полезли на лоб, - вы хотите сказать, что привратники без нашего ведома выдали кому-то копию ключа?

- Да! Вот именно!. Все так, за одним маленьким исключением. Они это сделали с нашего ведома, - предпоследние слова Пелазор произнес с таким нажимом, что, будь слово материально, вполне мог бы выдавить из них несколько капель эфирного масла.

Ректор схватился за сердце и медленно опустился в кресло.

- Будьте добры, магистр, передайте мне стакан воды.

- Пожалуйста, - магистр протянул ректору только что материализованный из воздуха стакан с прозрачной жидкостью, - я  добавлю  в воду двадцать капель умиротворина, с вашего позволения  

 - А теперь, - ректор опорожнил стакан, - расскажите все  поподробней. И потише.

- Вы помните наш последний разговор? – магистр вплотную придвинул стул к креслу ректора. – Мы еще оба никак не могли вспомнить о направлении одного мумзика в место, которого нет ни на одной из карт.

Ректор кивнул и потрогал свой лоб.

- Оказалось, что с направлением, на котором, кстати, имеется оттиск Печати Совета Верховного Знания, он каким-то образом заявился к  привратникам. А те в свою очередь не осмелились ослушаться, ибо по конвенту обязаны выполнять распоряжения Совета…   

- И?.. – ректор наклонился в сторону собеседника еще сильнее.

- И те выдали коротышке тень ключа, - пролепетал магистр, словно теряя с каждым словом  остатки сил.

Повисшая в кабинете пауза была прервана стуком в дверь. В дверном проеме возникла голова секретаря.

- Гроссмейстер, прошу извинить меня. Но я обязан доложить, что господин Мозул требует немедленной аудиенции.

- Просите,- не поворачивая головы, сказал ректор, из которого, казалось, выпустили весь воздух.

Появившийся вслед за приглашением войти в кабинете уже известный нам эксперт Мозул являл собой воплощенную целеустремленность. Его короткие острые усики топорщились черными стрелками, чеканность шага и наклон корпуса свидетельствовали о готовности к немедленным действиям.

- Ректор! Магистр! – резкими кивками поприветствовал он старших волшебников. – Вынужден прервать вашу приватную беседу, дабы обратить ваше внимание на вопиющий факт!.

- Добрый день, господин Мозул. Что стряслось? –  пребывающая лавина плохих известий  вызвала на лице ректора гримасу страдания.

- На днях я закончил цикл экспериментов по измерению напряженности, возникающей при взаимодействии временного и магического измерений.

- Поздравляю! Надеюсь, изобретенный вами прибор послужит науке, - на лице ректора забрезжила надежда услышать  хорошую новость.

- Спасибо, - Мозул бесцеремонно прервал ректора. -  Речь сейчас не об  этом. Я бы не решился настаивать на приеме лишь для того, чтобы похвастаться своими достижениями.

- Конкретнее, ради всего святого, - не выдержав напряжения, взмолился ректор.

- Результатом моих экспериментов стало неприятное открытие. Вот здесь, - Мозул резким движением придвинул к волшебникам стоявший на столе хрустальный шар и ткнул пальцем в его верхнюю  часть, отчего шар мгновенно приобрел вид миниатюрного глобуса, - наблюдается критическое напряжение, вызванное резким дефицитом времени и стабильно мощным присутствием ранее необнаруживаемой магии. По итогам всех расчетов напряжение достигнет своей максимальной точки не позднее последней декады года.

Взгляды волшебников сошлись в точке, куда все еще указывал палец эксперта. Этим местом оказалась белая клякса, отгороженная от прочих территорий Восточного континента мощной горной цепью.

- Да, но за Имперским Хребтом не может быть ничего такого, что было бы способно породить такой эффект, - недоверчиво высказался магистр Пелазор. – Как свидетельствует из географических источников Терра Забытикус необитаема, а потому в этих землях исключено любое злонамеренное воздействие на имеющие место точки соприкосновения магического измерения с измерениями прочими. К тому же подобных точек там, в принципе, нет.

- Что же тогда могло вызвать подобный эффект? – спросил Мозул, отрывая палец от хрустального шара.

Взорам волшебников открылась гладкая, как полированный лед, выпуклая поверхность, внутри которой переливалось странное сияние

- Невероятно! – ахнули в один голос маги.

- Полагаю, необходимо дождаться оглашения результатов работы, проведенной Ла Боратором и его научной группой в Архиве, - сказал магистр Пелазор, первым пришедший в себя. -  Не исключено, что они направят  наши размышления в правильном  направлении. Господин Мозул, прошу вас, никого более не посвящать в то, что вы только что нам рассказали. И после заседания Комитета прошу вас присоединиться к работе Совета Верховного Знания. Вероятнее всего, что от нас потребуется незамедлительная реакция. И ваши познания в вопросе будут более чем уместны.

До заседания Комитета по надзору за эволюцией оставалось чуть  более двенадцати часов.